Это был бой на удачу. Знание и заслуги, опыт и мастерство в нем не имели никакого значения.

Толпа с самого начала была бесстрастна к прошлому соперников: профессионала, не проигравшего ни одной битвы, и новичка, выигравшего одно и единственное сражение в своей жизни – сражение со своим учителем. Они оба были равны в победах, и зрители присосались к бутыли неопределенности – будущего соперников, жадно вслушиваясь в еще несказанное и вглядываясь в еще не сделанное.

Понимание пришло в мгновение одного удара. Одновременный звон сразу двух мечей, резонирующий в бессмертное «О-о-м-м», открыл доселе сокрытое. Из-за спины врага выглянула богиня удачи, и ему стало грустно. Она сегодня на чужой стороне, вдохновляет чужое сердце.

Его воля дрогнула, а в сознании блеснуло:

– Если я проиграю… – рука предательски ослабла и замедлила ход. – Я выживу любой ценой!

Он снова вернул твердость и скорость руке.

– И если претерплю унижение больше, чем позволю по собственной воле, как неизбежную плату за поражение, я вернусь любой ценой и накажу обидчика…

Удар. Удар! Еще удар!!!

Его дух воспарил, гонимый местью за не свершившееся будущее. И он увидел невидимое в невидимом. Он понял, что противник не видит удачи, что она смотрит через спину врага в лицо именно ему.

И тут все кончилось. Враг споткнулся, путаясь ногами в трепещущей знаменем победы одежде богини. Падая, он неожиданно для себя выпустил из ладони свою судьбу. Столкнувшись в прощальном поцелуе с вовремя подставленным побратимом, вражеский меч, крикнув филином, выпорхнул в расступившуюся толпу-степь.

Все кончено? Аплодисменты! Занавес!

***

Но нет, толпа застыла в ожидании второго акта.

Награда победителю лишь пауза. Антракт. Секунды две на осмысление случившегося и обретение участниками действа новых начал и точек опоры на сцене.

Толпа переминается с ног на ногу в нетерпении и лязгает металлом, новым предвкушением, окончательной развязкой пьесы великого драмаурга.

Это ее аплодисменты? Что ж продолжим. Занавес!

***

Уперши острие меча в горло врага, он глыбой навис над поверженным, и замер. Песчинка сдерживала глыбу от рождения лавины, погребающей беспечного путника жизни. Не будь ее, вся тысяча камней пошла бы клином вниз, пересекая кровавую реку, сметая на пути жизнь, проигранную только что богами.

– Убей! – скомандовал враг.

– Убе-е-е-й-й-й!!! – громыхнула эхом живая степь.

Он медленно сквозь прищур век окинул взглядом обретающую уверенность толпу. Дарующая лавры лидера масса требовала его безоговорочного подчинения и исполнения воли никому неподвластного социума. Но так ли никому?

– Убей, – тихо повторил он, испепеляя врага ироничностью голоса и выражения лица. – Ты страшишься жизни? И веришь в исцеление смертью?

Он сделал пару шагов назад и повернулся к врагу спиной.

– Не я дал тебе жизнь, не мне ее у тебя отбирать. – Обратился он к врагу, даже не удостаивая его взглядом. – Ты сам пришел в этот мир. Сам из него и уйдешь. И если ты выбрал уйти навсегда, я и никто здесь иной тебя не остановит в твоем выборе. Ты уйдешь свободным.

И снова пауза. Звенящая тишина хлынула в степь, и смена декораций в умах колыхнула сердца присутствующих. Никто и не заметил, как он пустил стрелу в сердце противящегося ему мира. Не скоро заживет эта рана в человеческом сердце. Нужны будут века, чтобы она затянулась илом забытых символов и сложных смыслов. Нужна смерть миллионов, чтобы она огрубела, и человек снова обрел дар убить раба.

– Но если ты выбрал остаться, ты остаешься в мире, рожденном и творимом согласно с моей волей. Принимая его, ты принимаешь начальство моих идей – мое начальство. Хватит ли тебе сил победить себя, свои ценности, мечты и привязанности – свою вселенную?

– Верни мне меч. – Услышал он за спиной голос врага. – Я не хочу стать рабом лишь потому, что не смог уйти.

– Ты волен уйти и без меча.

Послышались шорох одежды. Приближающиеся шаги. Толчок плеча в плечо. Оборот в три четверти, косой взгляд и кривая ухмылка.

Враг уходил. В стену зевак-истуканов. В цепь уткнувшихся в землю глаз, всем телом крича: «Я вернусь!»

Ушедшая в себя степь расступилась и сомкнулась, поглотив мертвеца, колыхаясь вслед его паденью остриями копий и шлемов, хлюпая железом лат и щитов.

Знамя победы хлестнуло его по щеке. Он увидел стоящую рядом удачу. Ее взгляд. Глаза. Секунда. Вторая. И сердце в груди взорвалось ураганом. Он крикнул в степь:

– Отныне мы сражаемся не с людьми, а с их оружием! Человек без оружия – бог, проникающий в самое наше сердце, вызывающий ненависть и сочувствие, убеждающий и дарующий веру, объясняющий и дарующий знание. Оружие не меняет мысли и не покоряет душу. Оно лишь взывает к животному. Наш враг – оружие, каким бы оно ни было. Враг должен быть повержен и обращен в безропотного раба навечно.

И отверзлась пропасть знания в степи. И увидели все, что старый мир обречен и война неизбежна. Что отверзший бездну будет драться, готовый сам уйти навсегда ради жизни тех, кто поднял оружие на человека. Что люди, города, народы и континенты – все они либо войдут в его мир, либо уйдут навсегда. И что не дрогнет сердце его о народах и континентах, связывающих свою жизнь с оружием и уходящих прочь, пересекая, разрезая ритуальным ножом горло себе и своим младенцам.

Удивленная степь оторвалась от глубины своей бездны и подняла глаза. Устремленный в центр нового мира, в самый его источник, взгляд открывался, наполняясь волей к действию. Бездна жаждущих бытия глаз смотрела на него, а он кричал и кричал, полагая бытие, отделяя свет от тьмы, твердое от пустого, человека от твари, жизнь от рабства и свободу от смерти.

Обрывая на полуслове, степь колыхнулась. Мгновение, и она выплеснула на свой берег давно ушедшего и забытого всеми врага. В руках он держал свой меч. Свой меч.

Глядя исподлобья, он двинулся размеренным шагом к творцу нового мира, то и дело, бросая взгляд на толпу-глину. Остановившись на расстоянии вытянутого меча, он поднял лицо и также крикнул в степь:

– Я вернулся, чтобы убить врага! – его голос треснул на слове «враг». Лишь вблизи стало ясно, что, опустив лицо, он прятал растертые в грязь слезы. – Мир станет таким, как хочу того я! Всем своим сердцем!

Его глаза блеснули, брови чуть сдвинулись вверх. Словно поверженный стоящим напротив, горем, неизбежностью он рухнул камнем на колени, звеня латами и треском щебня, взрываясь поднятой им пылью, точно выплеснулся на землю. Приставил к своему, сдавленному непроизносимым рыданием горлу меч, и замер, собираясь свершить необратимое.

Степь колыхнулась, рыкнула и подчинилась замыслу нового автора мира. Лезвие двинулось поперек шеи, символизируя неизбежность. И враг умер. На глазах тысячебрового, закованного в латы моря судьбы, не пролив и капли крови, враг умер. Он сжег свой труп, развевая над степью пепел поражения, с пеплом своих иллюзий, бросая свинцовую глыбу выгоревшего дотла духа в осушающий слезы ветер времени.

– Я остаюсь, – выдохнул он и бросил меч к стопам императора, и, словно ликуя, крикнул. – Я остаюсь в твоем мире свободный!

Толпа ухнула, ожила, загудела. Захлюпало, заблестело металлом людское море, перекатываясь во все более четкие волны ликования.

Он умер проигравшим врагом. И он воскрес спасителем. Не нужно меча, чтобы убить. Не нужно силы, чтобы покорить. И, задавая вопрос, он знал, какой услышит ответ. И сердце его наполнялось радостью знания – ответ сделает его сопричастным творению мира.

– Великая удача увидеть невидимое и услышать не слышимое. Ты видишь нас бессмертными богами, способными творить мир, проникающими в сердца людей, до разделения души и тела. – Он поднялся с колен. – Но если мы – боги, то кто ты такой, чтобы вести нас за собой? И кто мы, чтобы идти за тобой?

Увидев, что бывшие соперники продолжают схватку без тел, степь умолкла, всматриваясь в еле видимое и вслушиваясь в еле слышимое. Приняв это как знак, император крикнул в степь:

– Кто я? – Он окинул горизонт взглядом. – Я лишь первый в порядке творения! Первый соавтор того, что мы творим и наследуем вместе! Первый, кто предложил творение нового мира! Не творение бытия для себя, но себя для творения бытия. Ибо бытие без меня ничто.

Он поднял брошенный к его ногам меч и отдал вставшему с колен.

– Никто не идет за мной! Но каждый идет в мир, которому я протянул свою руку первым. Всякий, повторивший меня, – соавтор нового мира, его творец и наследник от начала его творения..