Он вложил в удар всю свою силу, всю свою злость. Ненависть за беспомощность перед случившимся рвалась из него к ней неукротимым чудовищем. Она его обманула.

Удар был такой силы, что звук врезающегося кулака, казалось, заполнил весь дом, вспугнув сидевших на краю соседнего балкона голубей. Все рушилось: его семья, статус, авторитет – и ему было больно. Он бил и бил, наполняя окружающее себя пространство своей болью, чтобы было еще больнее, и она почувствовала эту чудовищную, ломающую и превращающую его в ничтожного покорного раба боль.

Пошатнувшийся, шокированный немыслимой жестокостью хозяина двухметровый детина-холодильник смотрел на него непониманием образовавшейся вмятины.

– Дурак, – услышал он ее холодный, полный презрения голос в тяжелой глубине своего воспаленного жаждою мести сознания. – Причем здесь холодильник? Ты всегда бил тех, кто не может дать сдачи.

Гул шумящей в ушах ярости сменился вяжущей темнотой открывшейся истины. Окончательно добитый и обращенный невидимым ударом в неприкасаемое ничтожество, он бессильно упал на колени и зарыдал. Все рухнуло. Выжженная тысячами свершенных ошибок пустыня ее покорности, орошаемая слезами безысходности в моменты неистовства бурь его всепоглощающего гнева, в один миг оборвалась бездонной пропастью ее отсутствия. Она ушла. Ничего не сказав, тайком собрав все свои вещи и вещи детей, она ушла вместе с ними неизвестно куда. Куда?

Это был не обман. Это была месть. Жестокая, и от того божественная, праведная своей беспощадностью, вымученная пятнадцатью бесконечными годами терпения, месть. Она бросила его, оставив за собой право делить жизнь на «до и после», «твое и мое». И вот, теперь уже он летит в бездну своей беспомощности и безысходности, тщетно прося о пощаде.

Словно рука неведомого ужасающего тронула его карточный дом, его иллюзию силы и безнаказанности. Не мог это быть человек. Кто может сравниться с ним своей силой, умом и честностью? Не дано человеку причинять адскую боль, не прикоснувшись, не сказав ни слова, даже не открыв своего лица, рушить в одно мгновение, превращая в прах все, что казалось ему и было таким незыблемым. Нет, это была не месть. Это был урок, преподанный ему Небом за безудержность сердца и жестокость, оскорбляющую слезы невинного. Крест, который ему следует взять и нести оставшуюся жизнь, принося в жертву себя и все, что у него есть, в оправдание своего прошлого, пока не будет прощен и не сжалится она над ним и его страданием.

Он сидел на коленях и слушал, как холодная, леденящая пустота хлынула в его сердце, разбиваясь о стенки вздрагивающих легких, растекаясь по всему телу, до краев наполняет его рабской покорностью. Жертва – вот, что может изменить его безутешное будущее. Жертва более сильному, чем он или она; сильному, чем кто-либо из людей. Тому, кого нельзя ослушаться и кого нельзя гневить, кого боятся все и кому никто не сможет противостоять.

Все кончено. И снова начато. Больше он ее не винил. Он винил только себя, надеясь, что принесенная жертва вернет ее и его детей, что она простит его, дурака, и они начнут жизнь заново.